Неточные совпадения
Весь дом смотрел парадно, только Улита, в это утро глубже, нежели в другие дни, опускалась в свои холодники и подвалы и не успела надеть ничего, что делало бы ее непохожею
на вчерашнюю или завтрашнюю Улиту. Да повара почти с зарей надели свои белые колпаки и не покладывали рук, готовя завтрак, обед,
ужин — и господам, и дворне, и
приезжим людям из-за Волги.
— Ешьте, сударики, ешьте! — не умолкала тетенька. — Ты бы, сестрица, небось,
на постоялом курицу черствую глодала, так уж, по крайности, хоть то у тебя в барышах, что
приедешь ужо вечером в Заболотье, — ан курица-то
на ужин пригодится!..
Лаврецкий уже накануне с сожалением заметил в нем все признаки и привычки застарелой бедности: сапоги у него были сбиты, сзади
на сюртуке недоставало одной пуговицы, руки его не ведали перчаток, в волосах торчал пух;
приехавши, он и не подумал попросить умыться, а за
ужином ел, как акула, раздирая руками мясо и с треском перегрызая кости своими крепкими черными зубами.
В свою очередь Груздев
приехал тоже потолковать о своих делах. По раскольничьей привычке, он откладывал настоящий разговор вплоть до ночи и разговорился только после
ужина, когда Нюрочка ушла спать, а они остались за столом с глазу
на глаз.
— Скажите, в Афинах был театр, и
приезжали на эти их
ужины актрисы? — спросил он гегелианца.
…28 июня мы небольшой компанией
ужинали у Лентовского в его большом садовом кабинете.
На турецком диване мертвецки спал трагик Анатолий Любский, напившийся с горя. В три часа с почтовым поездом он должен был уехать в Курск
на гастроли, взял билет, да засиделся в буфете, и поезд ушел без него. Он прямо с вокзала
приехал к Лентовскому, напился вдребезги и уснул
на диване.
В Насте этакой порчи никакой никто не замечал из семейных, кроме невестки Домны. И потому Исай Матвеич Прокудин, сказавши раз невестке: «Эй, Домка, не бреши!», запрег лошадь и поехал к Костику, а
на другой вечер, перед самым
ужином,
приехал к Прокудиным Костик.
Коврин
приехал к Песоцким вечером, в десятом часу. Таню и ее отца, Егора Семеныча, он застал в большой тревоге. Ясное, звездное небо и термометр пророчили мороз к утру, а между тем садовник Иван Карлыч уехал в город, и положиться было не
на кого. За
ужином говорили только об утреннике, и было решено, что Таня не ляжет спать и в первом часу пройдется по саду и посмотрит, все ли в порядке, а Егор Семеныч встанет в три часа и даже раньше.
Была в провинции и связь с одной из дам, навязавшейся щеголеватому правоведу; была и модистка; были и попойки с
приезжими флигель-адъютантами, и поездки в дальнюю улицу после
ужина; было и подслуживанье начальнику и даже жене начальника, но всё это носило
на себе такой высокий тон порядочности, что всё это не могло быть называемо дурными словами: всё это подходило только под рубрику французского изречения: il faut que jeunesse se passe.
— Что же, капитан, простимся
на минутку, — сказал Щавинский, поднимаясь и потягиваясь. — Поздно. Вернее, надо бы сказать, рано.
Приезжайте ко мне в час завтракать, капитан. Мамаша, вы вино запишите
на Карюкова. Если он любит святое искусство, то пусть и платит за честь
ужинать с его служителями. Мои комплименты.
Как по стакану разольешь, пустые бутылки прочь, и чтобы пара свежих стояла, так постепенно и подставляй! Как ты ставишь, как откупориваешь, этого чтоб я не видал, а чтоб две свежих
на столе постоянно были, а пустой посуды ни под каким видом, чтоб она исчезала. Слышишь? — две, ни больше, ни меньше! Мы
приехали поужинать и выпить, а не хвастаться! К нам будут подходить разные господа, так чтоб видели, что
ужин богатый, а скромный; фруктов много, а вина мало.
Опять меня сорвало с якоря и понесло. Ариадна жила в Риме.
Приехал я к ней поздно вечером и, когда она увидела меня, то зарыдала и бросилась мне
на шею. За зиму она нисколько не изменилась и была все так же молода и прелестна. Мы вместе
поужинали и потом до рассвета катались по Риму, и все время она рассказывала мне про свое житье-бытье. Я спросил, где Лубков.
Соседи хоть и считали дом Луповицких загадочным, не поручились бы за благонадежность кого бы то ни было из семьи его хозяев, но обеды и
ужины у них бывали так вкусны и редки в степной стороне, что каждый счел бы за грех не
приехать на званый пир.
Она часто во время прошлой зимы навещала воспитанниц и, привезенная сюда с утра в эти коричневые стены, оставалась здесь до самого вечера, присутствуя
на уроках приюток, играя с ними до
ужина в большой зале. Перед
ужином за ней присылалась худая, прямая, как палка, англичанка мисс Топ, и Нан уезжала, обещая
приехать через неделю.
Иногда к нам
приезжал и останавливался
на день,
на два мамин брат, дядя Саша, акцизный чиновник из уезда. Перед обедом и
ужином он всегда выпивал по очень большому стаканчику водки и просиживал в клубе за картами до поздней ночи. У него была светло-рыжая борода, отлогий лоб и про себя смеющиеся глаза; я чувствовал, что весь дух нашей семьи вызывал в нем юмористическое уважение и тайную насмешку. Про Бокля он откровенно выражался так...
Впрочем,
на другой день она уже была в «Ренессансе» и танцевала там.
На ней была новая, громадная, красная шляпа, новая модная кофточка и туфли бронзового цвета. И
ужином угощал ее молодой купец,
приезжий из Казани.
— А теперь прощайте, я отправлюсь. К вам кто-то
приехал, да и я тороплюсь.
Приезжайте без церемонии ко мне
ужинать, потолкуем. Я адрес оставлю вашему человеку, —
на ходу, смеясь, проговорила она и скрылась за дверью.
24-го июня вечером, граф Жилинский, сожитель Бориса, устроил для своих знакомых французов
ужин.
На ужине этом был почетный гость, один адъютант Наполеона, несколько офицеров французской гвардии и молодой мальчик старой аристократической французской фамилии, паж Наполеона. В этот самый день Ростов, пользуясь темнотой, чтобы не быть узнанным, в статском платье,
приехал в Тильзит и вошел в квартиру Жилинского и Бориса.
В Чернском же уезде за это время моего отсутствия, по рассказам приехавшего оттуда моего сына, произошло следующее: полицейские власти,
приехав в деревню, где были столовые, запретили крестьянам ходить в них обедать и
ужинать; для верности же исполнения те столы,
на которых обедали, разломали, — и спокойно уехали, не заменив для голодных отнятый у них кусок хлеба ничем, кроме требования безропотного повиновения.